Продолжение >>

Глава 2

Люди и собаки

Пётр с досадой взглянул на забинтованную правую руку. Это ж надо, чтоб его, собаковода со стажем, покусал пёс. И не просто какой-то там пёс, личный его выкормыш. Подобрал как-то из жалости он щенка дворняги, выбросил кто-то бедолагу к обочине дороги: авось кто подберёт, а нет, тоже не беда.  Выходил Пётр заморыша, вынянчил, а когда тот под- рос, пристроил его на мясокомбинат, где сам работал  собаководом. Поместил питомца в вольер, колбасу от расхитителей охранять. Вырос тот в нескладного, лохматого, злобного пса, непонятных кровей. Никого к себе не подпускал, только Петра. И вот те на,  хватанул за руку, да не просто хватанул, а насквозь  прокусил, сука проклятая. Конечно и Пётр виноват. Расслабился, найпервейшим правилом пренебрёг: дал зверю жрать – не трожь кормушку. А он поправил, пододвинул корм к любимцу, тот и среагировал. Теперь виновато морду в сторону воротит, пёс паршивый. А ведь свой же. От своего-то кто подлости ждёт?

Вот и она не ждала, та, что приходила во сне совсем недавно. Русые, раскинувшиеся по плечам волосы и стройная, удивительно изящная фигура. Она так и говорила:

– От тебя, Пятрусь, подлости такой я не ждала.

Девушка, или молодая женщина, появляющаяся в снах, называла его почему-то на литвинский манер, Пятрусём. И говорила она по-другому, не так, как  привык Пётр слышать вокруг: речь была и не русская, и не белорусская. Что-то до боли знакомое,  почти родное. Такой речи не услышишь по радио, таких слов не прочитаешь в газете. Но Пётр отчётливо понимал каждое слово, произнесённое загадочным видением, а проснувшись, удивлялся и долго пытался сообразить, что же это за говор такой и по чему с настойчивой периодичностью снится ему один и тот же сюжет: девушка нежным и страдающим взглядом смотрела прямо ему в глаза, а потом произносила непонятную фразу о том, что от него  такого она не ожидала. Чего не ожидала, он не знал,не мог её понять, понял только, что в чём-то провинился перед видением этим и не понимал своей вины, мучаясь этой виною. Временами ему снилось,   что лежит он на спине. А его держат за руки и за ноги. Он пытается вырваться, встать, но не может даже пошевелиться. Знакомые потные рожи зверски скалятся и  твердят одно:

– Надо, Пятрусь, так надо!

А откуда-то, совсем близко, голос:

– От тебя, Пятрусь…

Потом голос становится тише, потом совсем исчезает. Какое-то время его сдерживали невидимые путы, он всё не мог пошевелить ни руками, ни ногами, ни голову поднять. Потом он вдруг начинал чувствовать, что его уже никто не держит, оскален- ные лица тоже исчезали и Пётр просыпался. В ужасе вскакивая, долго сидел на кровати с вытаращенными глазами, вцепившись обеими руками в всклокоченные волосы, ничего не понимая и холодея от воспоминаний о ночном кошмаре.

Вот и сегодня он находился под впечатлением сна. Прошедшей ночью всё повторилось точь в точь  как обычно: та же женщина, та же невозможность пошевелиться и те же голоса. Вообще-то Пётр нашёл выход из казалось бы безвыходной ситуации, почти нашёл. Он всё чаще просился на ночное дежурство  или менялся сменой с коллегами. Это на какое-то время спасало, но стоило задремать на службе, и тот час же видение повторялось. Сейчас он сидел, обхватив  голову руками и отупело глядел, как новый охранник через сетку вольера общается с рыжей собакой. Пётр даже позабыл о мучавших его ночных картинках и с интересом наблюдал за новеньким и рыжей собакой Ольбой. Передвигаясь вдоль вольера на задних лапах, передними Ольба перебирала по сетке, отделяющей  её от человека и подобострастно-напряжённо вглядывалась в его лицо. С собачьей морды свисала слюна, а  пугающие красные веки придавали этому существу  какую-то не собачью страшноватость, и вместе с тем всё это вызывало жалость и симпатию. Симпатия   между ними возникла, как только они увидели друг друга. Ольба была ужасно одинока. Семимесячную  сестру её, близняшку, из вольера украли. Зацепили металлическим крюком за шею и перетащили через забор. Собака-то породистая: не то сербернар, не то московская сторожевая. А это, в принципе, и не важно – всё равно в моде. Вот пришла мода на таких собак, так их не мясокомбинат охранять ставить надо, а к самим в самый раз охрану приставлять. В задачу вольерных собак входило, ну само собой, не допустить прохода через вольер какого-либо злоумышленника, а ещё ловить перебросы. Перебросами на сленге местных охранников называлось всё то, что  пытались перебросить через забор мясокомбината: свёртки с колбасами или филейной частью говяжьей туши. Прямо во дворе предприятия смонтирован был конвейер. Жутковатый такой конвейер, транспортировавший туши, доставляемые рефрижераторами, в  разделочный цех. Ну а кто пошустрее, так без длинного, хорошо отточенного ножа на работу сюда и не приходил. Пока те туши до цеха доезжали, самые лучшие куски мяса с них уже были срезаны. Всеми возможными и невозможными способами добытое переправлялось за пределы охраняемой территории. Переброс – один из самых популярных: или сам потом подберёшь, или кто-то из приятелей или родственников ждёт в назначенное время по ту сторону забора. Однако возникали трудности. То у метателя  переброса силёнок маловато и добыча попадала прямёхонько меж двух заборов, в собачий вольер, то менты на пустыре за комбинатом подстерегают. А недавно вот старенький автобус, вернее кузов от него приволокли и там прячутся, подглядывают. Есть ли они в том автобусе или в данное время не на посту – тайна, мраком покрытая, потому как окна у автобусика тонированные, тёмные, ни фига с территории не видно что за окнами теми. В общем, трудно жить стало, трудно стало добывать для семьи пропитание. А то…, пропитание. А как же иначе? При такой зарплате, и чтобы ничего домой не унести.

Да никто бы и работать на тех мясокомбинатах не стал бы. Разве что из другого мира сюда попал. Но из какого? Из того, реального, где за работу платят и колбасу воровать не надо, так уж точно сюда никто не явится. Другое дело новый охранник – из какого явился он, понять было невозможно, но что не из этого, сомневаться не приходилось.

Он хватал телефонную трубку при виде перебросов и вызывал наряд, давал советы начальству как избавиться от этой напасти; для того нужно было и всего-то установить двухметровой высоты сетку на крышах производственных корпусов, откуда перебросы летели. Ему отвечали, что ограждение будет портить эстетический вид мясокомбината и потому предложение не приемлемо. Он недоумевал и предлагал новые и новые варианты охраны. Иногда сослуживцы с укоризной объясняли “инопланетянину”, что поступает тот неправильно: ловит перебросы, что-то там сторожит…, а люди, люди ведь не святым духом питаются, а колбасой, раз уж на мясокомбинате трудятся. И новенький стрелок охранять народную собственность в виде колбасы, ветчины и мяса перестал, просто стал забирать попавшие в  вольеры перебросы и… уносить их домой. Для этого добыча пряталась где-то на пустыре за территорией комбината, благо через вольеры он ходил беспрепятственно и собаки его не трогали, а затем, после смены, спокойно перегружалась в припрятанную заранее сумку – и семья на несколько дней обеспечена продуктами.

Пётр с новеньким сдружился и длинные ночи дежурств они коротали за разговорами. Беседовали, в  основном, о собаках и о прошлом Петра. О себе новенький рассказывать не любил, по крайней мере  сам разговор не начинал и от ответов на вопросы   старался уходить, что достаточно ловко у него получалось. Вот и сейчас Пётр ждал, когда тот натешится “беседой” с Ольбой и вернётся на свой пост. Тогда можно будет отвести душу разговором, поделиться воспоминаниями о прошлом и просто пожаловаться на жизнь этому странному, но такому внимательно- му собеседнику. Петра забавляло, как новый стрелок общается с рыжей псиной. Как-то он застал новенького в вольере у собаки; они, казалось, разговаривали и он трепал её рыжую лохматую голову, почёсывая за ушами, от чего Ольба явно “ловила кайф” и от удовольствия прикрывала краснющие, вывернутые наружу, веки. Видел Пётр и как, подобрав большой свёрток, стрелок перелез через наружный забор воль- ера и исчез. Вскоре снова появился в вольере, ещё раз потрепал Ольбу за ушами и спокойно перелез через сетку на территорию. Спустя пару минут, как ни в чём не бывало, он находился на посту и наблюдал, как по небу летят перебросы, но теперь не звонил на пункт и не вызывал наряд, поняв наконец, что не для того его приняли на работу в охрану.

– Этот “инопланетянин” долго соображал, но зато хорошо выучил урок, – подумал, усмехаясь, Пётр, подходя к будке, у которой на скамейке пристроился новенький.

– Хорошая ночь сегодня, – вместо приветствия произнёс Пётр.

– Да, ночь классная, как работается сегодня?

– Да вот, собака покусала, гадина.

– Это какая? Когда?

– Да мой любимый, будь он не ладен!

– Бывает, свой укусит, оно конечно больнее.

– Да уж… Я вот, когда в армии служил, тоже собака укусила. Но то так, чужая, может бешенная. Тогда двадцать один день кололи вакцину: один день с  левой стороны пупка, на другой с правой. От этой в  вакцины голова кружилась и тошнило сильно, сам  как дурной делался. Можно конечно было собаку по- наблюдать, а вдруг не бешенная, или голову отсечь и  на анализ. Так нет, собаку в расход, а меня в лазарет.  Колоть. Теперь вот всю оставшуюся жизнь эта вакцина собачья во мне гулять будет, сроднился я как   бы с собаками. Потому, наверное, и вся жизнь какая-то собачья, вот и сейчас, сколько уже лет псарём работаю. А ведь был всё-таки военным. Пусть поваром, но военным! А кажется порою, что вечно с собаками общался. Люди ведь, они тоже как псы злые. Добрых я и не помню.

– Так, где ты кулинарил?

– В армии, Пятой воздушной. Лётчикам готовил.   Лётчику готовить, это не просто тебе щи да каша   солдатские. К лётчикам особый подход, в супе должно быть много мяса и косточка обязательно, мясо на косточке, лётчику погрызть, – Пётр в сердцах сплюнул на землю – как собакам, бляха!

     Судя по этому выразительному плевку, нелюбовь к тем, у кого долгие годы был обслугою, к тому же  подневольною, сохранилась в Петре навсегда, с этой злобой ему видно и помереть суждено. Повар, это  что-то не его, не любил он эту профессию, хотя в армии, и в голодные послевоенные годы, профессия выручала, да ещё как, по крайней мере, никогда не ходил оголодавший. Правда время сейчас мирное и не сказать чтоб голодное, надобности особой идти в кашевары Пётр не видел, но опять пристроился поближе к кухне, теперь собачьей. Ну и мясокомбинат, …он же кормит. И Пётр свыкся с тем, что вновь у плиты, и с тем, что клиенты теперь – собаки, тем более собак любил он больше чем окружающих его двуногих, часто повторяя услышанную где-то фразу: “Чем лучше узнаёшь людей, тем больше нравятся собаки”. И всё бы ничего, да опять  начальство у него – лётчик. Главный собаковод, которого Пётр терпеть не может, бывший полковник, командовал лётным полком и манеру, командирскую свою, перенёс на весь собачий контингент, только что строиться и честь ему отдавать “бобики” не могли. Потому полковник пытался “строить”, и не безуспешно, немногочисленных своих подчинённых. Один Пётр противился и ворчал, вызывая антипатию бывшего аса. Уволить Петра ас не мог да и не хотел бы, поскольку повар тот был хороший, собачник понимающий, а такого поди поищи ещё. Но при случае непременно делал замечания, принимая начальственную позу, на что кашевар отвечал неразборчивым ворчанием.