Продолжение >>

Глава 9

Родительское собрание

      “ ...Мне красный галстук, как трамваю шоколадка.

       Быть космонавтом, Белкой, Стрелкой не хочу...”

       “Так жить нельзя, я понял в раннем малолетстве,

       И школу-быдловку я стал не посещать...”

                                                                                          (Группа “Беломор-канал)

Школу он ненавидел всей душой. Учёба сама по себе тоже не нравилась, но это ещё куда ни шло. Жгучее неприятие вызывала унижающая атмосфера навязчивого коллективизма и подчинения. Не понимал, зачем нужны звенья со звеньевыми, председатели отрядов, сами отряды, различные активисты и должности. Получалось так, что там меньше учили, чем дрессировали, подавляя только-только начинавшие обозначаться ростки личности.

В этой системе всё было продумано до мелочей. Школьная форма с фуражкой и солдатским ремнём, с тем лишь отличием, что на пряжке и на кокарде вместо звезды, молотка и серпа красовалась буква “Ш”, типа школа значит. Ходили непременно строем, впереди председатель отряда, впереди каждого “звена” – “звеньевой”. Малыши привыкали. Эта привычка к хождению и нахождению в стаде закреплялась и в последующем. И так до выпускного класса, затем кульминация обработки – армия. Оттуда уж выходили совсем оболваненные, а если кого и не удавалось сделать полной машиной, ну бывает, то, по крайней мере, страх имели и субординацию знали. В общем, страна “клепала” нужных граждан.

Парнишка он был вроде тихий, а что-то шкрабов настораживало. Профессионалы всё-таки, нутром чуяли, что распинаются напрасно. Ну, приёмчиков всяких, педагогических, а по большей части иезуитских, школьные работнички знали множество – не одно ж поколение в бараний рог сворачивали. На  этого, вроде как и не строптивого, но чем-то настораживающего малого, надели белую полотняную торбочку с пришитыми крест-накрест кусочками красной ленты, объявив, что назначают его “санита-ром” и вменяют в обязанность проверять чистоту  рук у входящих в помещение одноклассников. Вместо ожидаемого местными “песталоци” чувства ответственности, “назначение” вызвало чувство стыда. Он шёл недолгой дорогой от дома до так быстро  опостылевшей школы, опустив глаза и не зная, куда деться вместе с этой идиотской сумочкой и лежащим в ней кусочком ваты.

Семья жила бедно, в принципе, как и почти все в то послевоенное время. Сменив фуражку с “Ш” на кокарде на невесть откуда взявшуюся драную партизанскую “кубанку”, семилетний пацан помогает отцу чинить крышу сбитого из досок полугнилого сарая.  Тут во дворе появляется учительница. Принято так было: ходит по дворам учительница и проведывает своих “подопечных”. Это в её обязанности входило.  То, что училка “застукала” его на крыше за “ работой”, пацана крайне смутило. Стыдясь и самой работы, и драной своей одежды, и молотка в руках,  малой не знал как отреагировать на такое вот “разоблачение”. Что-то внутреннее подсказало сдвинуть залихватски набекрень “кубанку” и ухарски так  спрыгнуть с крыши. Благо сарайчик невысокий был. Потом, время-то голодное, семья вместе с учительницей хлебала ячменную похлёбку, приправленную луком. Он лук этот, варёный, терпеть не мог, и это, с уклоном в педагогику, общение за маленьким, сколоченным из досок, самодельным столом, и весь этот  двор с его сараями. Приходилось подыгрывать    взрослым, изображая примерного, читай послушного, ученика, помогающего отцу по хозяйству. Откровенное кривляние в угоду вот этой училке и родителям. А в душе бурлили совсем другие страсти, а в голове были совсем другие мысли.    

     И сознание, что вот подстраиваешься, выдавая себя за паиньку-засранца, выводило из себя, калеча не устоявшуюся ребячью психику. Ему было стыдно до слёз, деться не знал  куда. Знал бы – делся бы. В общем, прилежный мальчик возненавидел школу с первого класса. Внутренний, в принципе, не осознаваемый по малолетству протест, находил выход в поступках, на первый взгляд с логикой-то не вязавшихся.

В шестом классе стал злейшим врагом директрисы. Та его не переносила за непочтительность, он платил той же  монетой. А на уроках откровенно спал, причём не “понарошке”, поскольку приходилось бывало будить. Спать научился, глядя в глаза учителю, а  “отключка” полнейшая, – это настолько было не  интересно находиться в классе. И управы на пацана никакой не было. “Прокол” вышел всего один раз и с самой неожиданной стороны. Как-то со скуки скомкал лист бумаги, поджёг и бросил между рядами. Катится это в сторону учителя и горит. Тот вскочил:

– Я видел, это ты бросил!

– А я не бросал.

– Как?!

И педагог побежал жаловаться директрисе. Тут вся забава только и начиналась.

– Да ничего не бросал я, это ему показалось.

– А кто же бросил?!

– А я не знаю.

Месть за школьную тягомотину обрастала весёлыми эпизодами. А “шкрабы” терпели одну неудачу за другой, когда решились они на последнее средство – родительское собрание. И тут сказались неопытность и юный возраст “разбираемого”. Всё началось, естественно, с начала.

– Ты почему хулиганишь, бумагу поджёг и бросил?!

– Никакой бумаги я не бросал, чего от меня хотите?

– Но все же видели, как ты бросал…!

– А вы все врёте или вам показалось.

Он упирался так убедительно, что большинство  находившихся в классной комнате, уставших на работе и пришедших на родительское собрание, начинали уже сомневаться в справедливости выдвигаемого обвинения. Поддалась на эту игру и мама, вызванная выслушивать  нелицеприятные высказывания в адрес сына.

– Так я хочу знать, кидал мой сын или не кидал?

И тут, ко всеобщему удивлению, юный хулиган   опустил взгляд долу и внятно так произнёс:

– Кидал.

Ну как мог он соврать матери, не в его это было уже установившихся принципах. В общем, так вот,  неожиданно для “наехавших” на него педагогов,  проиграл он этот раунд.

Отомстил он, набившей оскомину школе, много лет спустя, когда на таком же педсовете, совмещённом с родительским собранием “разбирали” уже его сынулю. Ну не нравилось совпедам что-то в поведении да во внешнем облике мальчика, а отцу, так нравилось в нём буквально всё. На педсовет тот пришёл с единственной целью: послать там всех на х… Для разогреву дал всем возможность высказаться. Все и рады стараться, высказываются. Классной бы уже и закончить мероприятие, птичку поставить и лады. Завуч тоже домой хочет, а активисты, родительский комитет и примкнувшие, – всё не унимаются. Он уже и пожалел что зашёл, слушает стандартные фразы о советском воспитании, надоело, уже и посылать рас хотелось. Как тут то ли папаша чей-то, то ли дед вопрошает:

– Как вы могли допустить не подобающее советскому школьнику поведение сына?!

– Молодец, старый идиот, – подумалось – сам напросился.

И впялившись в ветеранскую рожу кривой усмешкой, интересуется:

– И чего это, тут ещё вопросы задают?

– Да, задаём, вот расскажите коллективу почему так воспитываете сына?!

– Это вы-то коллектив?

     Дед закипятился, клюнул на наживку:

– Да, мы коллектив!

–  Да нет же.

– А кто мы, кто?!

– А сброд вы, сброд.

     С этими словами он встал и не спеша прошёл к двери, оставив этих, как он считал, дурачков, “переваривать” итоги собрания. Между первым педсоветом и вторым пролегал большой отрезок жизни. Было такое, что хотелось бы повторить, и такое, о чём и вспоминать не хотелось. И на протяжении всего этого куска бытия часто ловил себя на мысли, что не любит, скорее даже ненавидит “толпу”. “Толпа” отвечала ему тем же.